Е.Дырин; Дело, которому служишь

Глава IV

На карте этот участок земли окрашен в желтый цвет     цвет пустыни. Голубым пятном удлиненной формы, вытянутым с севера на юг, выделяется на этом однообразном, безрадостном фоне озеро. К нему присоединена тонкая, извилистая голубая нить     река.

Озеро называется Буир-Нур, а река, в него впадающая,     Халхин-Гол.

На карте нет только одного: солнца. Оно жжет немилосердно от зари до заката. Едва только выглянет из-за горизонта раскаленный шар, как от ночной прохлады не остается и следа. Будто открывается дверца гигантской печи, и горячая волна, хлынув, растекается по земле. Никнут жесткие степные травы; как сухие лишаи, блестят под солнечными лучами частые пятна солончаков; нагретый воздух колеблется зыбким маревом, и если посмотреть на стоящие вдали самолеты, то кажется, что они плывут по неглубокой воде.

Аэродромы скоростников и тяжелых бомбардировщиков расположены по соседству. Над степью здесь поднимается холм с очень широким, в несколько километров, основанием. Вершина его ровно срезана и образует гладкую, как стол, поверхность. На этой просторной площадке целый день сонно стоят накаленные солнцем четырехмоторные гиганты ТБ. Они летают ночью.

В низине, там, где сходит на нет пологий скат холма,     аэродром скоростных бомбардировщиков. СБ летают днем, и поэтому на аэродроме жизнь не затихает ни на минуту. Вдоль стоянок медленно передвигаются пузатые, налитые бензином заправщики с закинутыми на круглые спины шлангами. Автостартеры на полуторках переезжают от самолета к самолету, сцепляясь своими длинными хоботами с храповиками винтов. Запустив мотор, стартер быстро, будто в испуге, откатывается назад...

Во время короткой передышки Полбин сидел в тени крыла самолета и, отбиваясь от назойливых комаров, тучами висевших в воздухе, читал красноармейскую газету. На первой странице, под заголовком, крупным шрифтом в три строки был напечатан призыв подписываться на Государственный заем третьей пятилетки. Постановление Совета Народных Комиссаров о выпуске займа было помещено в левом верхнем углу листа, над сводкой из района боевых действий за тридцать первое июля и второе августа.

Полбин перевернул страницу фронтовой двухполоски. Еще одно постановление Совнаркома и ЦК ВКП (б) "О приусадебных участках рабочих и служащих, сельских учителей, агрономов". Под этим рубрика "За рубежом" и тревожный крупный заголовок: "Переброска германских войск к французской границе".

Подошел Пашкин, заглянул через плечо в газету.

    Мир и война,     сказал он, вытирая смоченной в бензине паклей руки и шею от комаров.     А мир все же сверху...

Полбин поднялся с ящика.

    Готово, Егорыч?     спросил он.

    Порядок. Маленький, вот такой осколочек в радиаторе сидел. Я его аккуратно выковырял... Да вот он здесь где-то...

Пашкин пошел под другое крыло и стал шарить ногой по траве, стараясь в то же время не выходить из тени на солнце.

    Не надо,     улыбнувшись, сказал Полбин.     Если я все осколки на память собирать буду, то Виктор меня вопросами замучает: "Папа, а этот куда попал?" Объясняй потом.

    И то верно,     согласился Пашкин.     Не зубы, чтоб их в коробочку складывать. А некоторые собирают. Глупистика.

В самом деле, осколков можно было набрать уже много. В редком вылете обходилось без пробоин, а семнадцать боевых вылетов все-таки не шутка. Семнадцать раз над зенитками японцев, семнадцать раз под угрозой атаки злых, как комары, вражеских истребителей.

Впечатления от первого вылета уже потускнели в памяти; заслоненный последующими, иной раз трудными, он казался далеким и совсем не страшным. Ну, похлопали с далекой земли зенитки, рассыпали в небе кучу белых, рвущихся шариков. Не верилось, что от столкновения с таким шариком самолет может разлететься в щепки или рухнуть на землю с отбитым крылом. То ли японцы стреляли не метко, то ли помогал противозенитный маневр по курсу, но разрывы снарядов все время оставались сзади или в стороне. Эскадрилья вернулась в полном составе. Пришли на свой аэродром четким строем, как бывало с учебного задания. А задание было совсем не учебным. Позже пехота донесла, что СБ разбили переправу японцев, и благодарила летчиков за помощь. Сердце Полбина наполнилось радостью первой боевой удачи. А с ней пришла и вера в то, что и дальше так будет, просто иначе быть не может.

За все семнадцать вылетов эскадрилья не потеряла ни одного самолета. Только стрелок-радист у Пасхина был ранен, но и он скоро вернулся в строй.

    Кажется, за вами, товарищ командир,     сказал Пашкин, указав кивком на красноармейца-посыльного, который отделился от штабной юрты и шел по выгоревшей траве, размахивая руками над головой: донимали комары.

    Должно быть.     ответил Полбин.     Достается этим посыльным, надо пойти навстречу.

Солдат увидел Полбина и остановился. Потом повернулся и почти побежал к юрте.

Бурмистров сидел над картой. На желто-коричневом листе, как большая клякса синих чернил, выделилось озеро Буир-Нур.

    Скорый ты,     сказал он Полбину, расстегивая еще две пуговицы на гимнастерке и открывая поросшую золотистыми волосами грудь.     Мы с комиссаром и подумать не успели,     он кивнул на Ююкина, сидевшего на раскладной полотняной кровати.

    Я слушаю, товарищ майор,     произнес Полбин, плотнее прикрывая полог юрты.

    Иди сюда. Тут нужно ударить по скоплению. И поточнее. Михаил Анисимович,     он снова кивком головы указал на комиссара,     считает, что ты точнее всех бьешь. Пока это действительно так... Ну, смотри.

Толстым пальцем веснушчатой руки он стал водить по карте. Полбин отыскал цель у себя на планшете и начал делать пометки на полях своей карты.

    Имей в виду, истребителей не будет,     говорил Бурмистров.     Значит, придется итти не ниже чем на пяти тысячах. Японцы на этой высоте уже задыхаются...

    Строй поплотнее держите,     вставил Ююкин.

    Правильно. Смотри, чтоб не отставали на разворотах. Пресняка поставь где-нибудь в середине. Он у тебя парень с ветерком в голове, зазевается, а его и срубят.

По своему обыкновению, Бурмистров говорил ворчливо, даже могло показаться со стороны     сердито. Это нисколько не смущало Полбина. Он знал, что это личина, которую надевал на себя командир полка, в душе очень добрый человек. Сейчас разговаривает грубоватым, подчеркнуто начальственным тоном, а когда эскадрилья будет возвращаться с задания, он поставит у входа в юрту посыльного и начнет спрашивать: "Идут? Сколько? Никто не дымит?" Но на старт выйдет только перед посадкой самолетов.

Не оставив невыясненным ни одного вопроса, Полбин вышел из юрты. Внутри тоже не было прохлады, но жара на солнце прямо останавливала дыхание.

    Есть?     спросил Пашкин, выглядывая из-под крыла самолета так, что большая часть туловища оставалась в тени.

    Есть,     ответил Полбин.     Проверь кислородную систему, Егорыч. На высоте пойдем.

Он остановился у носа самолета спиной к нему и выбросил руки в стороны, как крылья. Это было сигналом к сбору летчиков.

Тотчас же из-под других самолетов вынырнули человеческие фигуры.

Когда все летчики собрались, Полбин объяснил задачу. Проверил, правильно ли она понята и нанесена на карты. Потом отпустил штурманов подготавливать данные для бомбометания и обратился к летчикам:

    Начинаем розыгрыш. Ведущий я. Звенья идут в боевом порядке "клин". Главное, строго выдерживать заданные дистанции и интервалы. Взлетаем. Ложимся на курс.

Ведущий, раскинув руки и оглядываясь через плечо, как руководитель физзарядки, управляет движением "самолетов". Летчики занимают воображаемые места в воздушном строю. Расстояния между "самолетами" такие же, какими они будут в полете.

Жарко. Полбину трудно все время держать голову повернутой назад, и он говорит прямо в пространство перед собой, но громко и отчетливо, так, что все слышат:

    Ввиду ограниченной высотности японских истребителей опасность нападения сверху исключается. Задача     защищать фланги, фронт и тыл. Даю вводные.

Молодой лейтенант в лихо сдвинутой на правую бровь пилотке с темной, пропотевшей каемкой у краев начинает губами изображать звук мотора.

Полбин резко оборачивается, опускает руки:

    Отставить. Вы где находитесь, Пресняк, на земле или в воздухе?

    На земле, товарищ капитан,     с невинным видом отвечает Пресняк.

Полбин от раздражения закусывает губы. Дерзость небывалая...

    Вы в воздухе! Я вас спрашиваю: почему вы нарушаете боевой порядок? Или для вас это игрушки?

Пресняк молчит. Краска заливает его потное лицо. Потом он произносит:

    Да мы уже пятнадцатый раз это повторяем, товарищ капитан. Все понятно.

Полбин смотрит на него немигающим взглядом светлых глаз. Над бровями у него тоже скопились капельки пота, но он не смахивает их.

    Старший лейтенант Ушаков, займите место Пресняка. Он пойдет моим левым ведомым. Посмотрю в бою, как ему все понятно.

Ушаков, широкоплечий, с длинными большими руками, молча становится вместо Пресняка.

Полбин снова поднимает руки на уровень плеч:

    Продолжаем. Звено "девяносто шестых" заходит справа, снизу. Принимаю решение: всем самолетам лечь в правый вираж... Для чего, Пресняк?

    Чтоб стрелки могли вести прицельный огонь!     скороговоркой отвечает Пресняк, стоящий теперь по левую руку командира, чуть сзади.

    Так. Правый разворот пятнадцать градусов! Группа людей, фигуры которых отбрасывают на землю короткие тени, поворачивает вправо и идет за ведущим.

    Интервалы, интервалы!     командует Полбин оглядываясь.     Вся эскадрилья разворачивается, как один самолет!

Фразы его отрывисты, после каждой он ставит энергичную интонационную точку.

    Атака отбита. Прежний курс! Все снова идут прямо за командиром.

Розыгрыш полета, носящий название "пеший по-летному", заканчивается.

Сколько бы ни оставалось времени до вылета, Полбин каждый раз проводил такой розыгрыш. Перед самым запуском моторов он быстрым шагом проходил от самолета к самолету, напоминая порядок взлета, проверяя, все ли запомнили свои места в строю.

Подошло время вылета. Техники, стараясь не прикасаться руками к горячей от солнца обшивке самолетов, спрыгивали с крыльев на землю.

В воздухе, когда эскадрилья построилась, Полбин оглянулся. Самолеты шли крыло в крыло, диски винтов сверкали на солнце. Машины покачивались, то опускаясь, то поднимаясь. Стрелка вариометра на приборной доске Полбина тоже часто прыгала, отмечая то снижение, то подъем. С земли поднимался нагретый воздух, и в восходящих потоках самолеты непрестанно подбрасывало. Штурвал то и дело толкал в ладонь.

Перешли линию фронта. Но до цели оставалось еще добрых полчаса полета. Надо было продолжать набор высоты, чтобы при встрече с японскими И-96 иметь преимущество.

Японцы не заставили себя ждать. Скоро впереди появились "девяносто шестые"     маленькие белые машины. Шасси у них не убирались, и слегка загнутые внутрь тонкие ножки делали их похожими на злых насекомых.

Покачиванием крыльев Полбин дал сигнал: "сомкнуться плотнее". Самолеты еще больше прижались друг к другу. Тому, кто первый раз увидел бы такой тесный строй, могло показаться, что крылья машин вот-вот столкнутся. Но Полбин еще до прибытия в район Буир-Нур много раз водил своих питомцев в полеты на групповую слетанность, и теперь был совершенно спокоен.

Японские истребители быстро приближались, становясь крупнее. Они изо всех сил старались набрать превышение над строем советских бомбардировщиков. Но моторы не выдерживали.

В шлемофоне Полбина раздался шорох. Он увидел, как штурман Факин, сидящий впереди, в наглухо отделенной от летчика носовой кабине, повернул голову. У него зашевелились губы, и Полбин услышал в наушниках:

    У самураев одышка началась. Может, пугнем?

Полбин не ответил. Лишь когда "девяносто шестые" приблизились, по его мнению, на расстояние прицельной стрельбы, он дал команду "огонь". Дружно застучали пулеметы.

Японцы заметались. Почти все истребители ныряли вниз и оказывались позади эскадрильи. Там они кружились, выпускали вдогонку бомбардировщикам редкие пулеметные очереди. Видно было, как "девяносто шестые" задирали носы, силясь набрать высоту для атаки. Но, пробыв в этом напряженном положении несколько секунд, они опять переходили в горизонтальный полет: духу нехватало. Дело было не только в слабой высотности моторов, но и в том, что неубирающиеся шасси снижали скорость.

А советские бомбардировщики, тонкокрылые, с зеркально гладкой обшивкой и спрятанными внутрь посадочными приспособлениями, шли все вперед и вперед. Их серебристые крылья, как лезвия ножей, рассекали воздух.

Но "девяносто шестые" не уходили. Они мертво висели в воздушном пространстве между горячим солнцем и далекой, подернутой дымкой землей. "Им бы только высоту, заплясали бы, гады,     думал Полбин.     А теперь дождутся, пока моторы горючее выработают и пойдут на свои аэродромы докладывать: "встретили группу, провели жаркий бой".

Но хотя истребители отвязались, Полбин не переставал осматривать небо. Он видел, что Факин в своем стеклянном отсеке делает то же самое. Были сведения, что на других участках фронта начали действовать новые японские истребители И-97, обладающие достаточной скоростью и высотностью. Если повстречаются они, то так легко отделаться не удастся. Во всяком случае, спина вспотеет...

Эскадрилья продолжала путь на прежней высоте. Скоро на земле показалась тонкая, часто петлявшая ниточка дороги.

Впереди, строго по курсу самолетов, возникли круглые комки зенитных разрывов. Беззвучно рассыпаясь в воздухе, комки медленно таяли, сливались с голубым небом и исчезали. Вместо них появлялись новые.

Полбин, оглядываясь, отметил, что все ведомые быстро и спокойно выполнили противозенитный маневр. Самолеты рассредоточились и упорно шли прямо на разрывы снарядов.

На секунду Полбин встретился глазами с летчиком машины, которая шла справа. Это Пасхин, ответственный секретарь комсомольского бюро эскадрильи. Молодец Саша! Снаряд разорвался у самого носа его самолета, но он не дрогнул, не вильнул на курсе. Точно подмяв под себя пушистый клубок, самолет твердо шел дальше.

А как Пресняк? Полбин скосил глаза влево. Голова Пресняка в шлемофоне коричневой кожи была неподвижна, глаза устремлены вперед. Но что это? Пресняк вдруг наклонился, будто поднимал что-то на полу кабины. Самолет клюнул носом и стал увеличивать скорость, чуть завалившись на левое крыло. "Куда ты?"     хотел крикнуть Полбин, но Пресняк уже выровнял машину и сделал успокаивающий жест рукой, как бы отдавая честь: "Все в порядке!"

Полбин еще несколько раз поглядывал на него, но самолет летел ровно, и беспокойство скоро прошло.

Приближалась цель. Полбин скоро увидел ее: скопление войск на перекрестке дорог.

    Ложусь на боевой курс,     сказал он штурману. Факин приник к окуляру прицела. Полбину была видна только его согнутая спина с парашютными лямками на плечах.

Наступили минуты, даже секунды, ради которых эскадрилья прошла сотни километров над выжженной монгольской степью, отбивала атаки истребителей, пробиралась сквозь огненный частокол зенитных разрывов. Подходил момент, когда должен был завершиться труд десятков людей: техников, готовивших самолеты, мотористов и оружейников, подвешивавших бомбы и снаряжавших пулеметные ленты... Там, на потрескавшейся земле аэродрома, они ждут, поглядывая на мутное от зноя небо. Пашкин первый подбежит к самолету, поднимет кверху свое узкое лицо с острым подбородком: "Ну как? Разбанзаили?"

Эскадрилья должна была бомбить "по ведущему". Вот почему так застыл Факин. Быстрыми движениями левой руки без перчатки он показывает: "Влево чуть-чуть. Еще влево. Так. Бросаю!"

Полбин дал сигнал ведомым.

Бомбы посыпались вниз. Сначала они летят плашмя, сохраняя положение, в котором находились под фюзеляжами самолетов. Затем их носы опускаются. Мелькнув жесткими крестовинами стабилизаторов, они все увеличивают скорость, на глазах становятся маленькими, еле видными каплями, а затем вдруг исчезают из поля зрения.

Полбин посмотрел назад, вниз. Черное облако поднялось над землей. Оно медленно разрасталось, вспухало, но почти не меняло своих очертаний. Красные вспышки огня клокотали в нем.

Неистово захлопали зенитки. Японцы спохватились. Но эскадрилья ломаными курсами, меняя высоту полета, уходила от цели.

Облако дыма на земле стало постепенно разваливаться и таять. В образовавшихся просветах уже не было видно ни темных пятен пехоты, ни квадратиков автомашин.

Опять потекла под самолетами однообразная степь. Полбин поглядывал на самолет Пресняка. Он не отставал, держался в строю твердо, но по едва уловимым признакам Полбин замечал, что левый ведомый "хромает". Не ранен ли? Горячий, упрямый, мог не сказать...

У самой линии фронта Факин тревожно крикнул:

    Командир, японцы справа!

Это была небольшая группа истребителей, шесть штук. Они неслись наперерез. Полбину бросилось в глаза, что под крыльями самолетов не висели кривые ножки, похожие на две опрокинутые запятые. Шасси убраны,     значит, это и есть "девяносто седьмые". Встреча не из приятных.

"Приготовиться к бою! Сомкнуть строй!"

Но истребители неожиданно сделали разворот "все вдруг" и переменили курс. Что такое?

Со стороны солнца на них в стремительном пике неслись тупоносые И-16. Полбину показалось, что он слышит грозный гул их моторов. Эти выручат!

На аэродроме он ответил Пашкину, что японцев "разбанзаили", как полагается, и, сняв парашют, поспешил к Пресняку. Тот с трудом вылез из кабины.

    Куда ранен?

У Пресняка было смущенное лицо, будто он считал себя одного виноватым в том, что его ранили.

    В ногу, товарищ капитан. Не страшно, я сам законопатил...

Что-то вроде белой повязки было у него выше колена.

    Это когда еще к цели шли?

    Да. Осколок.

    Почему не сказал?

    А что говорить-то?     смущение на лице летчика сменилось знакомым Полбину выражением упрямства.     Он маленький. Куда бы я один через всю степь тащился? Чтоб заклевали?.. А так и бомбы свои на место положил...

Подошла санитарная машина с красным крестом на пыльных бортах защитного цвета. Достали носилки.

    Не надо, я сам,     сказал Пресняк.     Дырка-то пустяковая, на два дня дела.

Он проковылял к машине, устроился поудобнее и улыбнулся Полбину:

    До скорого свидания, товарищ командир. Он вернулся из госпиталя через неделю и, когда перед вылетом проводился розыгрыш "пеший по-летному", сразу же занял в строю место левого ведомого.